Конец XVIII века ознаменован Великой французской революцией (1789–1794). Екатерина II была напугана ею, а услышав весть о казни короля Людовика XVI, даже “слегла в постель, и больна, и печальна”. Но именно в эту пору А.Н.Радищев (1749–1802) печатает в собственной типографии книгу “Путешествие из Петербурга в Москву” (1790). Эпиграф гласил: “Чудовище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй”.
В посвящении автор высказывается прямо: “Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала”.
Книга Радищева была тотчас раскуплена. Ее читала и Екатерина, делая замечания к определенным страницам, и заявила, наверное, вся красная: “Он бунтовщик, хуже Пугачева”.
Писателя немедленно сажают в крепость, чинят суд, обвиняют в “заговоре и измене”, “покушении на государево здоровье” и приговаривают к смертной казни. Однако “по милосердию и для всеобщей радости и по случаю заключения мира со Швецией” императрица заменила смертную казнь ссылкой в Сибирь, в Илимский острог, “на десятилетнее безысходное пребывание”.
По дороге в Илимск, повторяя многократно путешествие из Петербурга в Москву, Радищев написал, словно обретя наконец чистый, ясный язык:
Ты хочешь знать: кто я? Что я? Куда я еду? —
Я тот же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Словно молния прорезала грозовое небо над всей Европой — от Парижа до Петербурга. Екатерина обратила внимание теперь на издательскую деятельность Новикова, которого, к тому же, подозревала в тайных сношениях (через архитектора Баженова) с “известной персоной”, то есть с великим князем Павлом Петровичем. В 1792 году Новиков был арестован. Главнокомандующий в Москве сообщает: “Видно по бумагам, к чему сие клонилось, к благополучию людей, т. е. равенству”.
Русского просветителя заключают в Шлиссельбургскую крепость.
Игра императрицы с огнем, когда вспыхнул пожар, заканчивается, чтобы самой не сгореть. Подписывается указ “О прекращении сообщения с Францией”. Ввоз в Россию газет, журналов и книг, издаваемых во Франции, был запрещен. Так начинается феодальная реакция в России в защиту воссозданной средневековой системы закрепощения крестьян и самодержавия в пору могущества государства, взлета мысли и искусства, с порождением трагических коллизий в умонастроении общества и судьбах людей, что отныне станет определяющей тенденцией в развитии русской истории и русского искусства.
Говорят, Екатерина подумывала отдать корону внуку, — что ей помешало это сделать? Изменившаяся обстановка в мире. С началом революции во Франции Екатерина сама повернула назад, куда глядел Павел, может быть, просто как романтик, не приемля настоящее, а Александр даже по возрасту должен был продолжать ее политику, играть роль просвещенного монарха. Но в этом идеале она разочаровалась.
Павел I, взойдя на престол, по сути, продолжал ее изменившуюся политику, но мелочно и непоследовательно, и в нем увидели воплощение феодальной реакции, что породила сама Екатерина, хотя он вернул из ссылки Радищева и выпустил из крепости Новикова, что уже ничего не меняло.
Александр I, воспитанный в духе века Просвещения, отказался от раздачи в виде наград земли с крестьянами частным лицам как формы их закрепощения, то есть превращения в рабов, и в узком кругу приступил к обсуждению назревших реформ. Уровень образования чиновников был чрезвычайно низок. Поэтому были открыты пять университетов: Казанский, Харьковский (1804), Виленский (1803), Дерптский (1802), считая и Петербургский (1819), преобразованный из Педагогического института, поскольку университет при Академии наук, учрежденный еще Петром I, так и не оформился как таковой.
Были открыты высшие учебные заведения исключительно для дворян: Царскосельский лицей (1811), Демидовский лицей в Ярославле, Лицей Безбородко в Нежине.
Между тем Александр I, активно вмешавшись в европейские дела, потерпел сокрушительное поражение под Аустерлицем в 1805 году; в 1807 году он был вынужден подписать позорный для России Тильзитский мир с Наполеоном.
Александр заметался, лично униженный торжеством новоявленного императора Франции, и вновь обратился к реформам, поручив их разработку новому лицу — М.М.Сперанскому (1772–1839), выпускнику главной семинарии при Александро-Невском монастыре в Петербурге.
1 января 1810 года манифестом Александра I был учрежден Государственный совет — для обсуждения государственного устройства, новых законов, с представлением их на усмотрение императору. По предложению Сперанского были произведены ряд частных реорганизаций, но сам Государственный совет выступил против дальнейших преобразований. И Александр отступился от реформатора, которого сам призвал, склоняясь к мысли своей сестры Екатерины Павловны, которая считала конституцию “совершенным вздором”, а Сперанского — “преступником”, и Карамзина, историографа, который в записке, поданной императору через ее любимую сестру, “О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях” утверждал, “что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу”.
Карамзин, весь, казалось бы, погруженный в работу над “Историей Государства Российского”, метил в министры иностранных дел, доказывая при этом, что нужны России не реформы, а “патриархальная власть”. Он звал царя в допетровскую Русь — это в условиях надвигающейся войны с Наполеоном, выказывая беспомощную позицию царевича Алексея по отношению к Петру.
Два направления пути, две крайности в оценке древней и новой истории России предстали перед императором Александром I во всей остроте борьбы сил, окружающих трон, и он с присущей ему непоследовательностью, все делая поневоле — и доброе, и дурное, 29 марта 1812 года высылает Сперанского в ссылку в Нижний Новгород.
Отечественная война 1812 года — с вторжением наполеоновских войск в Россию, с Бородинской битвой, с пожаром Москвы, с полной победой над кумиром всей Европы — всколыхнула всю страну; это была освободительная война за свободу народа с самоутверждением личности, эпоха, рождающая героев, эпоха единения всех слоев общества. Это была удивительная по миросозерцанию эпоха, единственная в своем роде, романтическая эпоха, обнаружившая свои истоки в классической древности непосредственно — с ее героизмом в войнах за свободу с варварами, с ее гражданственностью и с культом красоты.
Европа и Наполеон, возглавивший все ее силы в походе на Москву, все еще глядели на Россию, как на страну варваров, между тем сами сыграли роль персов в отношении греков, и также потерпели поражение. Подобная ситуация в истории России, к сожалению, повторится еще не один раз.
Теперь, когда я воссоздал не только эпоху Петра I в трагедии “Державный мастер”, но и Золотой век Эллады в трагедии “Перикл”, мне особенно ясно: реформы Петра Великого, век Просвещения, нашествие армии Наполеона как варваров породили в России ту особую атмосферу высокого героизма и свободы, с культом красоты, какую мы узнаем в Афинах V века до н. э.
Век Перикла словно приблизился к нам вместе с воскрешением богов Греции, как было в эпоху Возрождения в странах Западной Европы, но куда более органично и непосредственно, поскольку религия, библейская мифология, индивидуализм не довлели в умонастроении эпохи.
Здесь святая святых, тайна тайн такого удивительного явления, как Ренессанс. Мистерии царя Петра в потешных играх, в трудах, победах, празднествах перешли в таинства искусства, как произошло впервые в Древней Греции с рождением трагедии и театра, архитектуры и скульптуры, ренессансной по определению и классической на все времена.
В России, как мало мы это осознаем, разумеется, прежде всего в Санкт-Петербурге и в Царском Селе был воссоздан античный мир — как новая архитектурно-природная cреда и миросозерцание, в котором боги Греции, как некогда в век Перикла, явились в прекрасных образах, живые символы мужества, любви и красоты, с превращением художественной религии греков в искусство, нетленное, вечное. Здесь не классицизм, а сама первозданная классика, и такою предстает русская лирика в ее высших образцах.
И это же мировосприятие древнеюного мира как современного и современного как древнеюного мы находим в русской архитектуре и живописи первой половины XIX века.
Романтическая эпоха и классическая традиция
Романтическая эпоха, взошедшая как реакция на просветительство и Великую французскую революцию (1789–1794), с ожиданием перемен и с последовавшим вскоре глубоким разочарованием, как водится, ибо ни разум, ни революция не оправдали упований и надежд и не только террором, но, хуже, торжеством буржуазного индивидуализма и чистогана, впервые, может быть, стала всемирной. Ведь нечто подобное произошло еще раньше в Новом свете в связи с революцией в Соединенных Штатах (1776), и там взошла романтическая эпоха с явлением целой плеяды поэтов и прозаиков, поэтика которых совпала с эстетикой теоретиков романтизма в Германии на рубеже XVIII–XIX веков.
